Елена Родина, исследователь КЗЖ по Европе и Центральной Азии
В последние годы журналистам стало труднее освещать вопросы гендерного насилия в России. В 2017 году власти приняли спорное решение по декриминализации некоторых форм домашнего насилия. Это привело к резкому сокращению количества зарегистрированных инцидентов, что, по словам беседовавших с КЗЖ журналисток, не отражает истинного масштаба проблемы. А в прошлом году Россия приняла новый закон о клевете, в котором предусмотрено наказание за ложные обвининения в сексуальном насилии. В результате этого и сами журналистки, и женщины, с которыми они беседуют, стали опасаться судебного преследования за публикацию таких историй.
Вопреки этим изменениям независимые репортеры продолжают освещать данную проблему. И Daptar, поднимающий гендерные вопросы в республике Дагестан, где большинство населения составляют мусульмане, и исследовательский интернет-журнал «Холод», который выходит в Москве, дают возможность высказаться подвергшимся насилию и домогательствам женщинам, выходя за рамки сухих цифр официальной статистики.
В преддверии Международного женского дня 8 марта КЗЖ поговорил по телефону с тремя журналистками, в том числе с редакторами изданий Daptar и «Холод», о проблемах, с которыми они сталкиваются при освещении гендерного насилия в России, включая сексистские взгляды некоторых коллег и источников. Интервью были отредактированы для краткости и ясности.
Светлана Анохина, главный редактор Daptar
(Айдемир Даганов)
Каковы основные проблемы при освещении темы насилия в отношении женщин?
Раньше критика в отношении меня и моей работы была спонтанной и хаотичной. А теперь есть идеологическая платформа, которая объединила многих моих критиков. Они считают, что моя работа идет вразрез с исламом, потому что я говорю о равных правах.
Поэтому, и это важно, при публикации проблемных материалов на Daptar мы стараемся включить религиозного деятеля в эксперты – показать, что даже по религиозным догмам ислама, женщина, которую подвергают притеснению, не обязана с этим мириться. Я также пытаюсь привлечь мужчин к написанию статей о правах женщин, чтобы они стали проводниками для других мужчин в этой теме.
Критиковали ли ваше издание за такое освещение?
Сколько себя помню, я всегда писала о женщинах, потому что для меня важно отстаивать мысль о том, что я не второсортное существо. Меня всегда критиковали – это такой белый шум, и я научилась не обращать на него внимания.
Одна история, вызвавшая, мягко говоря, негативную реакцию, была о [практике] женского обрезания в Дагестане. Моя статья была опубликована 1 августа 2016 года. Я работала над ней целых два года. Мне начали приходить сообщения с угрозами и оскорблениями. Коллеги показывали мне скриншоты из закрытых чатов, участники которых обсуждали, как меня найти, где я живу. И хотя я считаю себя очень сильным человеком, у меня случился нервный срыв. У меня из носа шла кровь, я не могла спать, а если удавалось заснуть, мне снились героини моей статьи, которых я не могла защитить. Меня все время трясло. На восстановление у меня ушёл месяц.
Критические голоса делились на две категории: первая – это люди, которые орали: «У нас такого нет [женского обрезания]!», «Ты клевещешь на Дагестан!» и «Теперь мир будет смотреть на нас как на дикарей!». А вторые орали: «Да, мы проводим [женское обрезание], и правильно делаем!». Эти две группы вообще не спорили друг с другом, а ополчились против меня, демонстрируя удивительное единодушие. А все потому, что я посягнула сразу на три святыни: религию, традицию, и на миф о том, что женщины на Кавказе – самые неущемленные из всех неущемленных.
Сталкивались ли вы с домогательствами или дискриминацией по гендерному признаку, работая журналистом в Дагестане?
Когда я только начала работать в газете в 2002 году, меня позвали вдруг в кабинет к главному редактору. С ним был еще один начальник-мужчина. И мне говорят: «У тебя есть купальник? Давай пойдем в сауну!» Сначала я не поняла как себя вести, как реагировать. Потом я сориентировалась и сказала: «Да, конечно. Позову и родителей. У них наверняка купальники есть, особенно у папы – и пистолет».
С тех пор было много подобных ситуаций, но мне всегда удавалось давать отпор, отвечать так, что преследователь будет чувствовать себя нелепо. Они думают, что женщины будут смущены ситуацией и молчать. Так и происходит – женщины редко жалуются, когда к ним пристают, потому что им стыдно.
Чем Дагестан отличается от остальной России с точки зрения обращения с женщинами?
Дагестан, безусловно, более патриархальный. Здесь к женщине-журналисту относятся с меньшим доверием, чем к мужчине; мужчины могут даже не захотеть говорить с ней на серьезные темы. Но при этом, будучи женщиной, легче иногда исполнить какое-то сложное задание в силу именно того, что к тебе всерьез не относятся, не думают, что ты представляешь большую угрозу, воспринимают как «милую» и «послушную» – и более откровенны в твоем присутствии.
Здесь есть такое отношение к женщинам-журналистам, что они занимаются чем-то «недостойным» женщин. Меня сто раз спрашивали: «Вот ты журналистка, а муж разрешает?» Если бы я была продавщицей, меня бы никто об этом не спрашивал. Местами Дагестан – это совершенно дремучее, древнее общество, в котором если женщина разговаривает с мужчиной [для интервью], это может восприниматься как ее сексуальная доступность.
Многие ли женщины в Дагестане хотят стать журналистами?
Да, но в Дагестане очень мало женщин-редакторов, потому что, я думаю, быть редактором здесь означает вести постоянные переговоры, формальные и неформальные, и эти переговоры часто проводятся между мужчинами в местах, недоступных для женщин – это сауна, тренажерный зал и мечеть.
Кроме того, здесь наблюдается сильный отпор фемдвижению. Феминизм стал триггерной темой, даже слово «феминистска» вызывает много злости. Наше молодое поколение очень увлекается религией и традицией, а феминизм воспринимается враждебно, почти демонизируется.
Таисия Бекбулатова, основатель и главный редактор журнала «Холод»
(Рина Майер)
Ваше издание освещает насилие и гендерную дискриминацию в отношении женщин в России. Как вопринимаются эти репортажи?
Мы не испытываем особого сопротивления со стороны общества, но сопротивление со стороны государства весьма ощутимо. Возьмите, к примеру, ужесточение статьи «клевета» в Уголовном кодексе, [который теперь предусматривает наказание до пяти лет лишения свободы за ложные обвинения в сексуальном насилии]. У нас был случай, когда женщина побоялась рассказать об изнасиловании, опубличить эту историю из-за того, что она видела ужесточение этой статьи и подумала, что сильно рискует. Думаю, к сожалению, таких случаев будет больше.
Эти законы затрагивают только женщин, о которых вы пишете, или журналистов тоже?
В клевете можно обвинить и журналиста, и источник. И если журналист попытается скрыть или сделать источник анонимным, это все равно не защитит журналиста. Если женщина будет фигурировать в статье под своим именем, [власти] просто попытаются посадить в тюрьму их обоих. Каждый раз, когда мы пишем что-то о насилии, мы пытаемся проверять с нашим юристом.
Играет ли «Холод» роль в том, чтобы общество перестало воспринимать сексуальные домогательства и насилие как «норму»?
Мы далеки от журналистики прямого действия. Наши репортажи о насилии в отношении женщин – это не идеологическая декларация, а, скорее, возможность дать голос людям, которые долго молчали. Это одна из основных функций журналистики, и в данном случае более половины страны – женщины – очень долго молчали. Они молчали обо всем – о сексуальном насилии, о репродуктивном насилии, об экономическом насилии. И вот они наконец заговорили. Не дать им площадку для того, чтобы они могли выразить свои ощущения и рассказать о своих проблемах было бы не по-журналистски и непрофессионально.
Как государственные СМИ освещают женские проблемы?
Они тоже освещают эту [тему], но освещают их с другой оптикой. Они используют заголовки вроде «убил из-за ревности» – привычный нам виктим-блейминг. Это обесценивает проблему, игнорируя тот факт, что [насилие] является системной проблемой. Поэтому прогрессивная повестка – это удел независимых СМИ.
[Есть также] заголовки, которые возлагают вину за инцидент на женщину, подвергшуюся насилию: [например,] «сама виновата», «спровоцировала», «обманула», «мать-кукушка». Эти фразы используются по отношению к женщине, но никогда – по отношению к мужчине. В одной и той же ситуации женщину будут осуждать, а мужчина будет выглядеть как жертва.
Если раньше это считалось нормальным, то теперь, если вы в новостях видите сексистский заголовок, то с большой вероятностью будет комментарий о том, что это недопустимо, что это нормализует насилие в отношении женщин. Таким образом, СМИ будут вынуждены меняться.
По вашему опыту, женщины-журналисты подвергаются дискриминации по гендерному признаку?
[Сексизм] сказывается на карьере женщин-журналистов: чтобы стать начальницей, женщине нужно быть гораздо более жесткой, упертой, готовой пробиваться через стену больше, чем мужчине. Для мужчины [успех] – это закономерный рост, а для женщины это то, что она должна добыть с помощью борьбы.
Софья Русова, независимый журналист, член правления и сопредседатель Профессионального союза журналистов и работников СМИ, московской независимой профессиональной группы
(Софья Русова)
Сталкивались ли вы с дискриминацией по гендерному признаку, работая журналистом в России?
Когда я начала работать журналисткой, было много такого, что делали мои коллеги-мужчины в отношении меня, и я не осознавала, что это неправильно. Сейчас я бы повела себя по-другому. Такое поведение включало в себя и харассмент, и сексуальное домогательство, к сожалению. К примеру… ненужные тактильные контакты, предложения поздних вечерних стажировок, когда остаешься наедине, постоянные предложения выпить на рабочем месте и как-то провести время вместе, постоянная объективация и неуместные, сальные комплименты по поводу внешнего вида.
Думаю, за последние пять лет ситуация начала меняться. Сейчас на рабочем месте люди пытаются выстраивать границы допустимого и недопустимого.
С какими проблемами сталкиваются женщины-журналисты в России?
Дискриминация есть по рынку труда, когда женщинам предлагают меньшую заработную плату. Я знаю много примеров, когда зарплата [женщины] корреспондента более чем на 30 процентов ниже, чем у ее коллеги-мужчины, хотя они выполняют одинаковую работу. Но эти [женщины-журналисты], которых я знаю и которые сталкиваются с этой проблемой, не хотят открыто говорить об этом – они боятся увольнения.
Что касается безопасности женщин, когда они берут интервью у мужчин-руководителей, думаю, проблема домогательств существует, но она очень скрытая. Приставания имеют место, но [журналистки] обычно говорят об этом много лет спустя, если решаются. Обычно они опасаются преследований со стороны чиновников или людей, обладающих властью; они боятся эти факты признать, опубличить.
Какие существуют трудности с освещением вопроса домогательств и насилия в отношении женщин в России?
Если редактор – мужчина, он иногда может и не чувствовать тонкостей [этих вопросов]. Редакторы часто говорят, что освещать эти вопросы надо только в том случае, если это что-то экстремальное, скажем, убийство… Это меня очень расстраивает. В России, когда [подвергшиеся насилию] женщины идут в СМИ, они делают это потому, что закон их не защищает, в семье они тоже могут не находить поддержки. Часто единственная возможность пережить страшный опыт изнасилования или насилия – это поделиться в прессе, и я считаю неправильным лишать людей этого.
О чем следует помнить журналистам при освещении подобных тем?
У нас были случаи, когда пострадавшим становилось хуже после общения с журналистами. Недавно была история, когда журналистка брала интервью у женщины, подвергшейся насилию, и вместо того, чтобы слушать ее, [журналистка] начала рассказывать про себя. У нее также были некоторые эпизоды, [когда она подверглась жестокости в прошлом,] о которых она начала рассказывать героине, у героини на это случился триггер. Такие моменты надо знать, и учиться вообще писать про насилие.
Есть несколько организаций, которые проводят такие тренинги [в России]. Но СМИ много, а тренингов мало. Кроме тренингов, помогает общение с зарубежными специалистами, ведь гендерные исследования начались в Европе и Америке, медленно доходили до России, и сейчас к этому есть интерес.
[Примечание редакции: КЗЖ отправил электронное письмо в пресс-службу Государственной Думы России и Министерства внутренних дел с просьбой о комментариях, но ответа пока не получил.]