У нас есть законы и институты, необходимые для борьбы с попытками контроля над информацией
Автор: Дэвид Кайе
Яркий и оригинальный роман Евгения Замятина «Мы», написанный в 1920-е годы, имеет гораздо меньше читателей, чем его канонические англоязычные отпрыски – «О дивный новый мир» и «1984». Тем не менее, Джордж Оруэлл был знаком с книгой Замятина и явно основывался на ней при написании своего романа «1984». Отсылки к первоисточнику вполне очевидны: одинокий главный герой пытается определиться в своих отношениях с обществом; государство и его лидер, чей культовый статус малопонятен, контролируют частную жизнь, информацию и образ мыслей граждан; любовь находится под запретом, а свобода категорически отрицается; за внешней «беспорочностью» механизированного общества угадываются насилие и зверства, чинимые властью; обычные слова получают новые толкования, а повседневная жизнь проникнута пропагандой; и в целом, реалии жизни отрицаются и подменяются мифами и ложью.
На первой странице романа «Мы», действие которого происходит через много веков в антиутопическом будущем, главный герой по имени D-503 копирует в записную книжку текст прокламации, напечатанной в Государственной Газете Единого Государства – объявления о постройке великого космического корабля, который вскоре «взовьётся в мировое пространство», чтобы «подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах – быть может, ещё в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несём им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми».
«Но прежде оружия мы испытаем слово», – великодушно добавляет автор прокламации.
Постепенно D-503 осознаёт, что реальность отличается от слов, провозглашаемых Единым Государством, в чьих планах подчинения жителей других планет отражается уже достигнутое на Земле. Он приходит к неприятию теологии, лежащей в основе отрицания свободы, и роман экстраполируется от того, что представлялось Замятину как современные ему «перегибы» раннего большевизма, на прямую связь между контролем над информацией и ликвидацией частной жизни, с одной стороны, и основами политической свободы, с другой.
Хотя книга написана почти сто лет назад, а её действие происходит через много веков в будущем, её основной конфликт выглядит весьма современным: 2016 год предоставил нам неоднократные возможности для того, чтобы поразмыслить над базовыми идеями свободы, каким бы количеством государств она ни отрицалась. Речь идёт не о том, что действия какой-либо страны в 2016 году напрямую отражали целенаправленную тоталитарную идеологию Единого Государства, а о том, что поднятые в романе темы чрезвычайно актуальны в свете сегодняшней ситуации, когда правительства и негосударственные структуры делают неоднократные попытки удушить, приостановить или полностью перекрыть информационные потоки и переопределить понятия, чтобы помешать проведению журналистских расследований и атаковать тех, кто просвещает нас и позволяет нам рассуждать на темы, представляющие большой общественный интерес.
Как показано в последнем издании доклада «Нападения на прессу», правительства стран по всему миру угрожают свободе потоков информации введением ограничений в Интернете, физической расправой с журналистами, их запугиванием, злоупотреблениями в судах или принятием слишком широко толкуемых законов. Эти действия основаны на тех же исходных положениях о власти и отсутствии безопасности, которые преобладали в Едином Государстве: если людям дать инструменты для того, чтобы сформулировать всю – или хотя бы какую-либо – правду, то мощь правительства ослабнет. Чем более коррумпированной и алчной является погоня за властью, тем бόльшие стимулы получают власть имущие для ограничения публичных дебатов и доступа к информации.
Мало кто сомневается, что подобные авторитарные тенденции сейчас на подъёме, и их результатом являются прямые нападки на практическую журналистику. Однако, в отличие от мира Замятина, у нас есть сеть юридических инструментов защиты, гарантирующих реализацию прав на поиск, получение и распространение информации и всевозможных идей поверх границ и с помощью любых СМИ; в частности, такие гарантии содержатся в ст.19 Международной конвенции о гражданских и политических правах. Государствам разрешено ограничивать эти права только тогда, когда соответствующие перемены основаны на законе и считаются необходимыми и соразмерными усилиям по достижению законных целей. Тем не менее, внутри этих рамок закона и защищающих их институтов десятки категорий дают повод для тревоги и даже паники (именно так был воспринят мой доклад Генеральной Ассамблее ООН, с которым я выступил в октябре 2016 года).
Вот пять основных категорий, оказывающих непосредственное влияние на журналистику и журналистов:
Традиционная цензура
Традиционная цензура жива и продолжает успешно практиковаться во всём мире. Правительства некоторых стран выдвигают теории, объясняющие – например, с точки зрения необходимости поддержания общественного порядка или морали – почему гражданам запрещён доступ к информации, что приводит к разработке таких постыдных инструментов, как «Великая китайская огненная стена», ограничивающая доступ граждан Китая к Интернету. Правительства других стран отключают Интернет- и телекоммуникационные услуги, нередко без объяснения причин, обычно в периоды публичных протестов или выборов, закрывая целые сети, блокируя или замедляя скорость передачи данных на вебсайтах и платформах, а также приостанавливая системы телекоммуникационных услуг и мобильной телефонной связи. В 2016 году было задокументировано более 50 случаев блокировки доступа к системе «Access Now», хотя я подозреваю, что на самом деле их было ещё больше.
За пределами цифрового пространства правительства требуют, чтобы СМИ и учебники системы просвещения создавали и пересказывали определённые мифы. Законы некоторых государств насаждают официальную риторику либо путём введения уголовной ответственности за создание помех проявлениям народной солидарности, либо через распространение дезинформации и сфабрикованных новостей. Хотя эта проблема, безусловно, усугубляется неспособностью поисковых Интернет-систем и социальных СМИ разобраться с теми, кто играет с ними в подобные «игры», я боюсь, что извечные проблемы пропаганды и того, что многие американцы называют “новостями-фальшивками“, могут привести к вводу тех же ограничений, от которых страдают люди в государствах с авторитарными режимами.
В демократических обществах есть и более мягкие формы цензуры, предполагающие давление с целью насаждения официальной риторики. В этом смысле примечательны нападки Дональда Трампа на журналистов, дающие серьёзные поводы для беспокойства. По моим наблюдениям, в Японии действует комбинация нескольких факторов для введения норм цензуры и самоцензуры: давление со стороны правительства, концентрация СМИ, «традиционно доступная» журналистика и недостаточная степень развития журналистской солидарности.
Терроризм
Одна из самых серьёзных угроз свободе слова сегодня коренится в том, что терроризм реален и угрожает национальной безопасности. Несомненно, государства обязаны защищать жизнь от «Исламского государства» и других террористических групп. И всё же, государства зачастую используют борьбу с терроризмом и экстремизмом, а также меры по укреплению национальной безопасности как предлог и широкую базу для сдерживания потоков информации. Одной из стран, активно практикующих такой подход для нападок на СМИ, стала Турция. Разумеется, с настоящей подстрекательской деятельностью, демонстративным набором граждан в террористические группы и подавлением попыток раскрытия истинных государственных секретов – со всем этим можно справиться путём применения действующего законодательства, в том числе уголовного. Но то, что мы видим, идёт гораздо дальше. Расплывчато ссылаясь на «борьбу с терроризмом», [власти] приостанавливают или закрывают средства массовой информации и оправдывают задержания журналистов, блогеров и др. Мы с коллегами по европейской, интерамериканской и африканской системам подняли этот вопрос в 2016 году в нашей ежегодно публикуемой совместной декларации, поскольку он является одной из доминирующих в мире тем, касающихся ограничений [свободы слова]. В тексте декларации мы выразили тревогу по поводу того, что было охарактеризовано как:
…количественный рост внутри национальных юридических систем широко толкуемых и неясно определяемых преступлений, за которые вводится уголовная ответственность со ссылкой на [борьбу с актами насильственного экстремизма и их профилактику], включая преступления «против социального единства», «оправдание экстремизма», «возбуждение социальной вражды», «пропаганду превосходства одной религии над другой», «обвинение государственных должностных лиц в экстремизме», «хулиганство», «материальную поддержку терроризма», «восхваление терроризма» и «апологию терроризма».
Мы также подчеркнули важность приверженности законам о защите прав человека:
Государствам не следует ограничивать сообщения об актах, угрозах или поддержке терроризма и иных насильственных видов деятельности, если сами эти сообщения не нацелены на подстрекательство к неминуемо насильственным действиям, либо могут спровоцировать такое насилие при наличии прямой и непосредственной связи между содержанием сообщения и вероятностью того, что такое насилие будет или может иметь место. В этом контексте государствам также следует уважать право журналистов не раскрывать свои конфиденциальные источники информации и действовать в качестве независимых наблюдателей, а не свидетелей. Критика политических, идеологических или религиозных объединений, как и религиозные традиции и практика, не должны ограничиваться, если они не предполагают оправдания ненависти, влекущей за собой призывы к вражде, насилию и/или дискриминации.
Юридические ограничения
Государства вводят юридические запреты, имеющие целью подавление критики. В некоторых странах «антигосударственная пропаганда» или «оскорбление» государственных лидеров уголовно наказуемы. В других введены наказания за «подстрекательскую деятельность» для тех, кто критикует государство или его лидеров; к этой категории принадлежит, в частности, малайзийский карикатурист Зунар, который может провести десятки лет в тюрьме (и которому ныне запрещён выезд из страны) за карикатуры на премьер-министра Наджиба Разака. Критиков нередко наказывают по обвинениям в нарушении общественного порядка или государственной измене, а также в рамках уголовных или гражданских дел о клевете.
Правительства оказывают постоянно усиливающееся давление с целью удаления критических и других нелицеприятных материалов из Интернета. Twitter, как и другие крупные Интернет-платформы, регулярно публикует доклады по вопросу «прозрачности», в которых подчёркивается, в какой степени то или иное государство добивается удаления подобного контента с сайтов. Некоторые материалы могут быть сняты законным образом по причинам подстрекательства к насилию или диффамации, способной вылиться в практические действия. Удаление материалов из всемирной сети всегда требует вмешательства судебных органов, чего в действительности часто не происходит.
Слежка
В романе «Мы» «нумера» (т.е. граждане) живут в стеклянных апартаментах и имеют право раз в день задёргивать шторы на один час, чтобы заняться личными делами. Сегодня мы наблюдаем резкое увеличение масштабов слежки, не основанной на резонных подозрениях вовлечённости её объектов в криминальную деятельность и не разрешённой нормами права. Мы сталкиваемся ещё как минимум с двумя формами слежки, подрывающей наше доверие к собственным коммуникациям, истории посещения Интернет-сайтов, а также к нашим объединениям в группы, источникам информации, исследовательской работе и т.д.
В 2013 году Эдвард Сноуден прославился тем, что раскрыл нарушения закона, совершённые в ходе массовой слежки за гражданами в Соединённых Штатах и Великобритании. За последний год во Франции, Великобритании и даже Германии – некогда стране, проводившей политику строгого ограничения шпионских функций государства – обсуждалось или состоялось принятие новых, навязчивых мер в сфере слежки за гражданами. В случае с Германией законодательством не предусмотрены механизмы защиты журналистов. Правительство США вводит вызывающие вопросы формы мониторинга социальных СМИ в приграничных районах, что имеет серьёзные потенциальные последствия для иностранных журналистов.
Но это ещё не всё. Принятие в этом году «закона Яровой» в России, закона о кибербезопасности в Китае и закона о предотвращении электронных преступлений в Пакистане предполагает отслеживание потока коммуникаций через Интернет-платформы в этих странах. В контексте подобных мер государства также стремятся отнять у граждан инструменты, способные обеспечить хотя бы минимальную степень охраны их частной жизни – например, запретить шифрование или анонимность сообщений в целях защиты журналистов, активистов, меньшинств, диссидентов и др. Всё чаще и чаще государства пытаются ограничить доступность таких средств именно потому, что они мешают ведению слежки.
Тем временем, государства, не имеющие подобных технических преимуществ, имели возможности закупать программное обеспечение на открытом рынке для того, чтобы вести целенаправленную слежку за активистами, журналистами и обычными гражданами. В качестве одного из примеров я могу привести моё экспертное заключение, поддерживающее позиции Фонда электронных границ, в настоящее время судящегося с правительством Эфиопии от имени американского активиста эфиопского происхождения, чей компьютер в штате Мэриленд (США) был «инфицирован» шпионскими программами и почти полгода отслеживался Аддис-Абебой.
Искажение информации в электронных сетях
С нормативной точки зрения, мы находимся на одной из ранних стадий развития мышления в эру цифровых технологий; но и сегодня те пространства, которые многие из нас рассматривают как «общественные», уже принадлежат частным лицам и контролируются ими. Количество их индивидуальных пользователей исчисляется миллионами, а в случае с Google и Facebook – миллиардами человек. Их владельцы гордятся этим, и гордятся по праву: они делают бизнес и создают множество рабочих мест.
При этом, однако, они также регулируют свободу слова – снимают публикации; выступают в роли посредников даже там, где всё разрешено законом; решают, какую информацию нам предоставить, а какую – нет. И всё это происходит в атмосфере непрозрачности, сокрытия [правды] с помощью собственнических алгоритмов и не поддающегося измерению человеческого вмешательства. Тем временем, их условия предоставления услуг обычно не направлены на укрепление норм по защите прав человека. Возможно, это и приемлемо, поскольку речь, безусловно, идёт о частных предприятиях. Но когда информация и доступ к ней требуют членства в этих социально-медийных гигантах, до какой степени они могут прятаться за стеной частного предпринимательства? В какой степени частный сектор несёт ответственность за обеспечение доступа не просто к информации, но к объективной, неискажённой информации? Соблюдение закона – это подход, приносящий больше пользы или вреда? Я считаю, что у нас есть причины для беспокойства и отслеживания ситуации, поскольку мы всё чаще сталкиваемся с обнесёнными высокими заборами «медиа-хозяйствами», где индивидам предоставляется только та информация, которая разрешена к распространению веб-платформой.
Как уже отмечалось, мы слышим многообразные отголоски политических романов-антиутопий прошлого, проявляющиеся в отрицании права описывать нынешние реалии или спорить о них. Ситуация будет ухудшаться и впредь, если мы не сформулируем проблему, не организуемся для оказания сопротивления и – в конечном счёте – не применим для её решения те инструменты, которые дают нам в руки правозащитные законы, принятые на национальных, региональных и международном уровнях.
В романе «Мы» Замятин посмеивается над «одним из нелепых предрассудков древних – их представлении о «правах». Вот, что он говорит, выражая своё ясное осознание и риторики власть предержащих, и необходимости противостоять ей:
«… если капнуть [кислотой] на идею «права». Даже у древних – наиболее взрослые знали: источник права – сила, право – функция от силы. И вот – две чашки весов! На одной – грамм, на другой – тонна, на одной – «я», на другой – «мы», Единое Государство. Не ясно ли: допускать, что у «я» могут быть какие-то «права» по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну – это совершенно одно и то же. Отсюда – распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты – грамм, и почувствовать себя миллионной долей тонны…»
2016 год должен дать нам новые возможности напомнить самим себе о том, что у нас всё же есть инструменты для того, чтобы не быть «граммами», взвешиваемыми на одних весах с многотонным государством. Нам нужно защищать и реформировать уже имеющиеся у нас институты, с тем чтобы они эффективно заработали в смысле защиты прав, а мы бы двинулись туда, где можно будет праздновать успехи и критиковать мир таким, каков он есть – или таким, каким он является по нашему собственному представлению, а не в глазах лидеров, желающих навязать нам свою точку зрения. В этом-то и состоит смысл практической журналистики.
Дэвид Кайе – специальный докладчик ООН по отстаиванию и защите права на свободное выражение мнений. Он профессор права на факультете журналистики Калифорнийского университета в Ирвайне, где он преподаёт международное законодательство о правах человека и гуманитарное право, а также возглавляет курсы повышения квалификации в области международного правосудия.